Святослав Федоров: Я — кентавр!

    …И я решил купить себе лошадь дома, в России. Но оказалось, что купить себе лошадь в России невозможно, для этого надо быть калмыком или казахом – только им из-за отсутствия дорог и дальних расстояний дозволялось иметь это средство передвижения, а русскому человеку – ни за что!

    – И что вы сделали? Пoдaлись в калмыки?

    – Нет, я все-таки купил себе лошадь за 400 рублей и уже не очень молодым стал учиться ездить верхом. Дело в том, что у человека только в детстве развиты определенные мышцы – называются они «мышцы сапожника», – которыми можно сжимать бока лошади, а потом, с возрастом, они утрачивают свою силу и эластичность. Но я все-таки сумел.

    Еще бы: нет ничего такого в жизни, чего бы не сумел Федоров. Это Система не сумела его объездить, хотя у этого «сапожника» мышцы были дай бог каждому. Но Федоров все время сбрасывал с себя седоков и отбрыкивался от них как мог. Остальные сограждане отличались разве что лошадиным терпением – в кентавры выходили единицы. Чтобы жить, как Федоров, надо действительно всегда иметь трезвую человеческую голову, в которой никогда не было любви к вождям, а только здравые идеи. Пока Система строила в течение 70 лет социализм, Федоров на отдельно взятой территории Бескудниковского бульвара построил капитализм, и капитализм этот чудом держится: все работают, все зарабатывают, все вполне счастливы. Капитализм Федорова – это, пожалуй, наше единственное реальное достояние. У них там, «за бугром», бывает пиджак от Кардена, а у нас – капитализм от Федорова.

    – Что же такое – «капитализм от Федорова»? Это действительно капитализм с человеческим лицом?

    – Да, это я могу подтвердить, и я даже не знаю сам, почему они, эти люди, хорошо работают. Ну хоть бы кто поинтересовался: действительно, почему, когда в стране бардак, здесь – работают?

    – Так у вас, наверное, платят! И, по слухам, по три-четыре «нормальных» оклада, вот потому у ваших врачей и лица счастливые, как у людей с другой планеты, их стоит показывать каждый день вместо рекламы пепси или астрологического прогноза.

    – Но мы не просто платим «бешеные деньги»: здесь силен дух команды, здесь верят в меня как в капитана этой команды и в то, что благодаря мне это судно не пойдет ко дну. И каждый твердо знает: чем богаче будут все, тем богаче будет каждый. Я вот сейчас вплотную занимаюсь идеей американцев, которая называется «новое рабочее место»; по этой теории человек, не имеющий прибыли на своем рабочем месте, социально опасен! Потому что он постоянно агрессивен, он ищет заработки на стороне, он работает не в полную силу, он не видит для себя никаких перспектив. И цель каждой разумной фирмы да и общества вообще – сделать так, чтобы максимальную прибыль и все необходимое для достойной жизни человека он получал на своем новом рабочем месте. Мы все должны быть богатыми. А мы по-прежнему нищие. Нищие рабы. Ведь человек по природе своей – охотник, его дело – подстрелить дичь, утку, а эта утка и есть прибыль, и он должен быть готов из-за нее бегать и ползать по болотам. Он и будет это делать, зная, что утка всегда достанется ему. Но когда эту дичь постоянно отнимают, когда от дичи достается какое-нибудь крылышко или перышко, охотник дисквалифицируется, деградирует и, сидя на солнышке, думает: зачем я буду за дичью бегать, если она все равно не моя?

    – О правительстве сейчас пишут точно так же, как еще недавно писали о «руководящей и направляющей»: все-то оно видит, все-то знает, держит руку на пульсе, готово ко всему с благородством камикадзе, а это мы, непрофессионалы, люмпены, красно-коричневые, не понимаем своего счастья…

    – Не понимаю Гайдара и этих бесконечных разговоров о макроэкономике, как будто все мы, остальные, муравьи и экономика у нас, непонимающих, тоже муравьиная. Раздражают эти мучительные «поиски стабильности», – да вы дайте каждому человеку экономическую самостоятельность, дайте ему стабильность – и тогда стабильным будет все общество, все государство! Но мы как были рабами, так и остались, как жили в ГУЛАГе, так и живем, и как только появляется человек или организация, которые могут всего добиться самостоятельно, так эта банда начинает по ним стрелять!

    – И в вас стреляют?

    – Конечно, но мы уже далеко: у них ружьишко на 60 примерно метров, а мы – на высоте уже в 300. Но – «достают». Я ежегодно выезжаю за рубеж делать «валютные» операции, чтоб заработать деньги для себя и для своей команды: ведь если у меня не будет денег и я буду нищим, то меня уничтожат! И мою валюту они не получат! 32 года, пока я работал обычным врачом, они из меня делали зэка, потому что мой рабочий день стоил 1 рубль 32 копейки! А через несколько лет, когда я уже не смогу делать таких операций, я буду зависеть от их дурацких пенсий, от их подачек? Да никогда! Моя валюта заработана моими руками – она остается за рубежом, но я всегда могу ее использовать для своей клиники. Ведь здесь дело до чего доходит? Недавно мы решили организовать акционерное общество «Интеллект-офтальмолог», чтобы платить людям за их рационализаторские предложения, изобретения, но мы не смогли зарегистрироваться! Оказывается, и наши мозги принадлежат государству...

    Федоров капиталист суровый, государственных нахлебников не жалует: «они», «у них», «их», – эти словечки мелькают постоянно, и ясно, что его личная освободительная борьба не кончилась, пока есть ОНИ – и мы, ОНИ – и он, Федоров, со товарищи. Когда иностранцы задают вопросы вроде «Как вам помогает правительство?», Федоров на своем английском выразительно говорит: «О, очень, очень помогает!» А чтоб у тех не оставалось никаких сомнений, непременно добавляет словечко «стьюпид», тут же рядом помянет бессмертного Иосифа Виссарионовича и его колючую проволоку, а о власти и властях отзывается не иначе, как «эта банда».

    – Вот смотрите: годовой заработок института – 120 млн в год, мне положено от этой суммы 0,6 процента, то есть примерно 60 тыс. в месяц. А если я заработаю для фирмы и для команды больше денег, больше будет и моя доля. Ну, на эти деньги еще можно жить!

    Вы даже не представляете себе, с каким великолепием в устах сына красного командира, объявленного в 1938 году врагом народа и получившего 17 лет лагерей, звучат эти глубоко буржуазные слова о 60 тысячах: «Ну, на эти деньги еще можно жить»... Ведь это была обычная советская семья – семья рабочего Путиловского завода, как же она породила такого кентавра?

    – Когда отца арестовали, мне было всего 10 лет, и уже с 10 лет я ненавидел Сталина. Когда все плакали после его смерти, я думал: какие ж люди дураки, радоваться надо, а они плачут! Я ненавидел все эти пионерские сборы с их барабанным боем, эти комсомольские многочасовые сидения, совершенно бессмысленные, а еще меня спасло знаете что? Книги, особенно французская и американская литература: я запоем читал Мопассана, Бальзака, Дюма, Драйзера и тогда уже понимал, что существует логика другой, нормальной жизни... Но мы-то живем по логике прежней жизни, и потому задаю впол-не социалистический вопрос:

    – А каково в вашем капитализме вашим больным?

    – Нам пришлось, конечно, поднять цены на операции, но и после этого людской поток не схлынул: цены остались на вполне приемлемом уровне. Операция повышенной сложности стоит чуть больше 2 тыс., а самая простая операция – чуть больше тысячи, включая обследования, медицинское обслуживание, проживание в гостинице, которая по своему уровню приближается к трехзвездному отелю, да и вообще у нас лучше даже, чем в бывшем 4-м управлении. Есть пациенты-иностранцы, и вообще нам было бы выгодней отказаться от наших людей и делать операции только за валюту, но мы на это не пошли и не пойдем: мы ведь понимаем, в какой стране живем. Хотя на операциях своих больных в год мы теряем примерно 150 млн.

    – Так какой же вы после этого капиталист! Разве что советский... Вы же так в трубу вылетите!

    – В трубу мы не вылетим, потому что наши доходы – это давно уже не доходы от микрохирургии: это доходы от наших хозяйств, нашей недвижимости, земли, куда мы вкладывали средства, поскольку сегодня деньги ничего не значат... Вы говорите: «капиталист»... Какой я капиталист, – вдруг грустно и без обычного напора кентаврской энергии сказал Федоров, – я скорее меценат...

    Грустное это меценатство, но ведь у нас и страна грустная: кто же поможет бывшим советским людям, если не вырвавшиеся из их монолитных рядов необъезженные капиталисты?

    Но если почти всегда можно почти бесплатно помочь больным людям, то как помочь людям с генетическим рабством в хрусталике и в самой крови? Недавно С. Федоров в «АиФ» выступил со статьей «Мой президент, мой парламент, мое правительство». Несмотря на обилие лестных для нашей страны иностранных демократических слов, статья была подписана сугубо по-русски, без затей:

    «Ваш раб Славка Федоров».

    Правда, вместо коммунистического привета бывшим коммунистам, ныне демократам, было послано нечто сугубо федоровское: «С надеждой на вашу логику».

    – Святослав Николаевич, неужели вы еще надеетесь на логику?

    – Надежд все меньше. Будучи еще первым секретарем горкома, к нам приезжал Ельцин – как я понял, меня уличать и громить. Взял в оборот больных, особенно какую-то бабульку, а бабка счастливым голосом отвечает ему, что ждать операции пришлось всего ничего – неделю, что обслуживание хорошее... Тогда Ельцин, познакомившись с институтом, с персоналом, вот в этом кабинете мне сказал: вы будете курировать всю офтальмологию Москвы, у вас под контролем будет все офтальмологическое оборудование, поступающее в столицу, – в общем, в этот день обещания были самые лестные. Проходит месяц, два, ни слуху ни духу о моем «кураторстве», никаких официальных распоряжений. а назначить себя самого министром я, как вы понимаете, не могу. И тогда я усвоил простую, в сущности, вещь: для нашей рабовладельческой власти главное – что-нибудь вовремя наобещать и на этом свою историческую задачу считать выполненной. А недавно мне пришлось побывать в Санкт-Петербурге и увидеть там хоромы бывших партийных боссов, где сейчас без пользы пропадает дорогая мебель, ковры, посуда. Я спрашиваю: а почему все это не приватизировать? Да отдайте вы все это людям, которые сегодня это добро просто стерегут, – они вам еще и новые ковры купят, и хоромам этим найдут применение. А мне говорят: нельзя, тут же все пропьют! Понимаете логику? То есть мы все, с точки зрения власти, то же быдло, каким и были, с которым и обращаться надо соответственно: ну какая у быдла может быть приватизация? Какая собственность? Какие реформы? Если у человека нет экономической свободы, у него нет свободы вообще и все остальное – говорильня. И тогда мы не граждане, а рабы, и нас очень выгодно держать рабами.

    – А почему бы вам не возглавить восстание рабов? Оно бы закончилось совсем не так, как у Спартака!

    – Я-то готов, но вот рабы не готовы. Рабы готовы и дальше терпеть, молчать...

    – За что нас недавно, перед новым повышением цен, даже похвалил Егор Тимурович: дескать, народ проявил выдержку и еще проявит, а деньги мы, так и быть, напечатаем... Спрашивается, куда смотрит Запад, еще недавно озабоченный нашей демократией и нашими правами?

    – А Западу невыгодно иметь дело со страной собственников, то есть со страной-конкурентом, страной-соперником, его устраивает наша роль третьесортной колонии, и мы позволяем себе так себя вести, мы позволяем так с собой обращаться. Запад не заинтересован в государстве собственников, он заинтересован в государстве должников. А сколько здесь жуликов со всех концов света! Сами иностранцы говорят, что никогда и нигде не видели одновременно такого количества жуликов, как в России.

    – Коллеги меня напутствовали: «Ну ее, эту медицину, спроси у Федорова про любовь».

    – Любовь – прекрасный способ улучшить человеческий род. Ведь почему человек ищет партнера? Он ищет того, кто бы его «улучшил», потому что каждый в подсознании знает и помнит свои недостатки. А у обоих есть шанс улучшиться в детях. Недаром Лев Николаевич говорил, что, когда двое очень любят друг друга, у них рождаются прекрасные дети...

    На этой волне любви и закончилась наша беседа, поскольку к Федорову ломилась очередная депутация. Но вот что тревожно: на Руси с любовью наnряженка! Спрашивается, кто же будет до упора улучшать друг друга, чтоб рождались кентавры?

    

    Наталья Айрапетова

    «Собеседник», 1992 г., № 24