Вечный двигатель

    Мое знакомство со Святославом Николаевичем Федоровым началось в 1969 году. Тогда, заканчивая учебу в МГУ им. М.В. Ломоносова, я решил остаться в аспирантуре. Но места не было, и мой научный руководитель предложил подождать год, поработав в больнице у одного его знакомого – Федорова. Без всякого энтузиазма – все-таки я выпускник МГУ, хочется заняться наукой, а тут предстоит работать в какой-то больнице – отправился посмотреть, что же она из себя представляет.

    Когда начали беседовать со Святославом Николаевичем, сразу поразило: я мальчишка, а он со мной так по-деловому серьезно общается, расспрашивает, что умею, что знаю. Вдруг неожиданный вопрос: «А кто у тебя родители?» Отвечаю: «Отец – инженер на заводе, на «почтовом ящике». Зачем, простите, вам это знать?» А он, все записывая в блокнот, отвечает: «Раз отец инженер – хорошо, нам нужны инженерные мысли, или изготовить что…»

    Такая цепкая хватка сразу удивила. Но все же перспектива отработать год в больнице не радовала. Когда же прошелся по ее коридорам, вдохнул специфические запахи, посмотрел комнату, где предстояло работать, – всего-то 15-17 метров, настроение совсем упало… Святослав Николаевич заметил это: «Понимаю ваше состояние. Хотите заниматься наукой, а тут комнатка маленькая… но я люблю активных, инициативных людей. Потому не смотрите на комнату, а помогите мне наладить методы экспериментальных исследований, раз вы ими владеете». Я честно признался: иду работать всего на год, потом уйду в аспирантуру. Это его, конечно, не обрадовало: «Ладно, – говорит, – начинайте, там посмотрим».

    Поразила его полнота доверия. Почти каждый день Федоров интересовался: что еще требуется из оборудования? Я отвечал, потом ездил по магазинам, занимался оснащением вивария, но все время помнил: вот пройдет год и… Шло время, Святослав Николаевич «выбил» для меня новое специальное помещение напротив больницы (пришлось потеснить магазин, что там располагался). Я перетащил туда все оборудование, начал проводить исследования на животных. И каждый день его вопрос: «Как дела?» И потом, спустя много лет, он всегда меня встречал этим же вопросом: «Сережа, что у тебя новенького?» Привыкнув, я уже сам стремился начать разговор: «Святослав Николаевич, есть новости, могу рассказать…» Такое внимание и постоянный интерес дорогого стоят. Святослав Николаевич был щедр на похвалу.

    Я еще не успел защититься, когда Федоров поставил меня руководить экспериментальным подразделением лаборатории. Выбить ставку старшего научного сотрудника для человека без степени было практически нереально. Он сделал это. В общем, через год мне уже и уходить не хотелось: многое было создано своими руками, я постоянно видел, что Святослав Николаевич интересуется проблемными исследованиями. Такое доброе отношение, сознание того, что «на тебя поставили», в тебя поверили, сыграло решающую роль.

    Через какое-то время Федоров стал активно «агитировать» меня вступить в партию. Но я еще со студенческих лет решил для себя, что это – не мое. Во время учебы в МГУ мы, студенты-вольнодумцы, активно поддержали преподавателя, участвовавшего в митингах в поддержку вывода войск из Чехословакии. Даже объявили бойкот другим профессорам, отказываясь сдавать им экзамены.

    Вот тогда-то и возникли мои «разногласия» с комсомолом. Исключить не исключили, но в партию я твердо решил не вступать. И вот Святослав Николаевич меня уговаривает, просто заставляет менять давно принятое решение. Сначала он долго выслушивал мои отказы и объяснения, потом вызвал и говорит: «Кончай валять дурака. Смотри, что творится в стране. В партию лезут прощелыги. А ведь все идет оттуда, все решается на партбюро. Кто ездит за границу и представляет науку? Только партийные люди, ты никогда никуда не поедешь, не сможешь выступать. Как я тебя могу сделать руководителем подразделения, если ты не будешь членом партии? И потом, партию надо очищать, надо бороться внутри ее. Да и за ее пределами ты не сможешь помогать мне». Так и убедил.

    Пришлось согласиться с его доводами, вступил. Минули два года кандидатского стажа, опять вызывает: «Будешь секретарем парторганизации». Да никогда! Но Святослав Николаевич обладал редким талантом повернуть ситуацию в свою сторону. Буквально за пять минут он меня и на этот раз «обработал», сразив таким аргументом: «Тот, кто не хочет, тот и должен быть там. Значит, ты не карьерист, раз тебе это не надо – прекрасно, будешь хорошо работать. Смотри, Сережка, кругом сволочи, мне надо помогать. Меня везде таскают: на партбюро, на совещания в райком, не могу же я везде успевать. А ты хочешь в это время сидеть и спокойненько заниматься наукой? А Федоров должен за вас все делать? Давай-ка на два, на три года». Так на шесть лет я и стал секретарем парторганизации.

    О чем говорить, что рассказать, вспоминая Святослава Николаевича? Все говорят, что он был человек-глыба. Да, согласен. Без него сейчас очень трудно. Он все время пытался изжить в людях рабскую психологию. На каждой клинической конференции он нам внушал, вбивал в голову: «Вы не рабы! Бросайте рабскую психологию». Но ему не удалось ее уничтожить, искоренить в нас. Нам было хорошо за такой широкой спиной активного человека, которому все нипочем, который может тебя оградить, защитить… Мы выросли слишком тепличными существами. Те проблемы, что возникли сегодня в институте, не могли бы случиться при Федорове. Кто-то пытается противостоять насилию, но в основном – нет… Люди привыкли к рабской психологии, изменить ее Федорову не удалось. Получилось, что, ограждая нас своей энергией, он не воспитал в нас бойцов. Наверно, слишком мало времени было…

    Говорят, у него было звериное чутье на добро и зло. Но иногда и оно его подводило, может, потому, что в последние годы на нем висела огромная нагрузка: и работа в Думе, и политическая деятельность, и операции в институте. При таком объеме не всегда есть время и возможность спокойно проанализировать ситуацию.

    Зная, как он занят, я старался не беспокоить его понапрасну, никогда не сидел под дверями кабинета, не подлавливал в коридоре. Если была нужда, звонил и записывался на прием. Но уж если получалось встретиться «внепланово», Святослав Николаевич по стародавней привычке всегда начинал с вопроса: «Что новенького?» Всегда меня удивляла еще одна черта Федорова: практически всех, да, точно, всех сотрудников института он знал по именам. Часто он заезжал на территорию МНТК не со стороны центрального подъезда, а со стороны гаража. С каждым водителем здоровался за руку, каждого называл по имени-отчеству. У нас люди до сих пор удивляются, говоря: вот это был директор! Знал каждого, и, если к нему обращались с просьбой (в семье кто-то заболел, надо, например, устроить родственника в кардиоцентр), он тут же снимал трубку, звонил, договаривался. Вопросами помощи он занимался повседневно. Никогда не отказывал.

    Всегда старался помочь. И еще удивительное качество: со всеми разговаривал на равных. Я ни разу не видел, чтобы он говорил с кем-нибудь с чувством превосходства, всегда мог найти общий язык с любым человеком.

    Еще поражало меня его неуемное трудолюбие. Святослав Николаевич никогда не сидел сложа руки. В субботу и воскресенье он в Протасово, с утра до вечера на ногах, все время встречи, разговоры, поездки. Смотришь, вот он на мотоцикле пролетел, вот на лошади проскакал, а вот он уже в ресторане с кем-то беседует, тут делегация – китайцы, японцы… Такое впечатление, что человек просто никогда не отдыхает. Но такой же работоспособности он требовал и от сотрудников.

    Все заработанные деньги Федоров вкладывал в МНТК, в недвижимость. Одно Протасово сколько требовало! Раньше там чего только не было, и, заметьте, все работало, все развивалось. Молокозавод сейчас закрыт, шампиньонница – сейчас ее нет, коровы стояли голландские, не знаю, осталось ли что-то от них нынче? Как его на все хватало? Манежи, лошади, площадка вертолетная, самолетная, хотел диспетчерскую службу делать…

    Уму не постижимо, как все это могло сочетаться в одном человеке?! Настоящий вечный двигатель! Наше предприятие было организовано с его подачи. Сначала мы работали в рамках лаборатории. Когда появился институт, тот маленький коллектив, что мы создали для экспериментальных исследований, перешел в отдел экспериментальной хирургии и лазерной имплантации. В отделе новые методы лечения обкатывались на животных – электронная микроскопия, биохимия, радиология, разрабатывались новые изделия. Мы пытались изучить процессы фотогенеза глазных заболеваний, объяснить механизм операции – кератотомии, понять, что происходит с тканями, за счет чего идет изменение рефракции роговицы. Думаю, добились неплохих результатов. На сегодня МНТК продал три лицензии за рубеж, и все они родились в нашем подразделении. Это лечебные коллагеновые пленки, сополимер коллагена, на основе которого американская фирма сейчас изготавливает линзы, и коллагеновые дренажи. За эти три лицензии, по моим подсчетам, МНТК за все время существования получил около 11 миллионов долларов. Святослав Николаевич принимал участие во всех наших работах, всегда интересовался делами, сам предлагал: «Давайте так попробуем решить задачу…»

    Идея первого изобретения – лечебных коллагеновых покрытий – появилась с его подачи. Сначала кератотомические надрезы во время операций делали кусочком обычной бритвы, только потом появились алмазные ножи, лазеры. Надрезы не всегда заживали как требовалось – прозрачно, в результате эффект от операции значительно снижался. Сначала Святослав Николаевич поставил нам задачу объяснить, почему эти рубцы бывают разных видов. Проведя серию экспериментов, мы доказали, что мутные рубцы – результат работы периферийных непрозрачных клеток. У клеток роговицы не всегда хватает потенциальных возможностей, чтобы исправить рубцы после операции. Как их стимулировать? Святослав Николаевич требует: «Думай! Для чего я вас держу, зачем плачу зарплату? Вы знаете весь механизм, значит, вам проще с ним бороться».

    Стали думать, придумали использовать для послеоперационного заживления надрезов коллаген в виде порошка… Это сегодня коллаген во всем мире широко применяется, и ни для кого нет проблем с его использованием, а тогда… Тогда мы так радовались, что наконец удалось снизить процент мутного рубцевания. Святослав Николаевич был очень доволен нашими результатами. На каждой утренней конференции повторял: «У нас разработана уникальная вещь! Надо ее внедрять, тиражировать, чтоб ни одна операция не проходила без коллагеновой пленки!»

    Все время ловлю себя на мысли: как не повезло российскому автопрому с Каданниковым. Если бы Федоров работал в автомобильной промышленности, мы все давно бы ездили на «Волгах». Причем, уверен, отечественные машины ничем не уступали бы таким лидерам дорог, как «Вольво».

    Святослав Николаевич требовал от хирургов постоянно совершенствовать свой профессиональный уровень. Другой, не менее важной задачей он считал создание расходных отечественных материалов для офтальмологии. Понимая, что страна всегда может оказаться в условиях, когда что-то не купишь или что-то будет стоить очень дорого, он требовал от нас создавать свое. Причем уровень отечественных разработок не должен уступать мировым аналогам. Помню, как он нас мучил, когда потребовалось создать аналог шведского препарата «Хиалон». Этот препарат необходим при полостной операции для поддержания формы глаза. Шведы использовали для изготовления «Хиалона» гребешки петушков – технология сложная! 0,4 миллилитра препарата стоил 45 долларов, и его хватало только на одну операцию. Но применение «Хиалона» позволяло снизить риск послеоперационных осложнений, повысить качество технологии лечения, МНТК приходилось идти на огромные расходы.

    Потому Федоров все время требовал от нас создать аналог. Кто дернул меня за язык пообещать выполнить требование при одном условии: он покупает нам необходимое оборудование на 50 тысяч долларов – мы за 8 месяцев делаем российский препарат, ничем не уступающий изделию шведов. Скажу честно, очень хотелось получить новую технику. И вдруг Святослав Николаевич говорит: «По рукам!» И я понял, что влип. Что делать, надо выполнять. Собрались с ребятами, сначала «подняли» технологию шведов, попытались воспроизвести ее у себя, но поняли, что запустить ее в России будет нереально. Для получения этого препарата требовалось много хлороформа, а его утилизация предполагала бы строительство трубы высотой в 300–400 метров. Начали искать свой путь. И наконец пришли к метилцеллюлозе. Производство необходимого препарата на ее основе обходится в два-три доллара. Сравните с цифрой 45 долларов. Федоров был тогда ужасно рад, на каждой конференции рассказывал о нашей победе, считал экономию для МНТК: «Благодаря ребятам мы на каждой операции экономим 40 долларов!» Мы уложились в обещанный срок, и он свое обещание сдержал – дорогостоящее оборудование мы получили.

    Видя, что подразделение может работать, Федоров подкинул нам еще одну идею, которая и по сей день приносит МНТК немалый доход. Он предложил нам попробовать сделать из коллагена хрусталики. Такого еще не делал никто. Дело в том, что коллаген – прекрасный материал, не вызывает аллергии, но со временем в организме он растворяется. Как же можно делать из него «долгоиграющую» линзу? И вот мы решили обмануть природу, создав сополимер коллагена: молекула коллагена – молекула синтетики. Материал получился прекрасный, беда одна – никак не «выпилить» из него хрусталик! Ситуация тупиковая. С одной стороны, материал есть, а сделать хрусталик не можем. Выход нашли: вытачивать линзы на специальном станке, предназначенном, правда, для иных нужд. Пошли к Федорову, станок-то стоил «всего» 160 тысяч долларов. Потер Святослав Николаевич затылок, подумал, спросил: «Что, никак больше не получается? А… нате деньги, покупайте!»

    Заметив, что мы уже набрались достаточно опыта, в 1988 году Федоров предложил мне подумать о создании хозрасчетной структуры: «Ты – наука, которая дает прибыль, создает изделия для экономии. Будешь проводить исследования, а мы станем оплачивать их». Признаться, было страшно становиться самостоятельным. Одно дело сидеть под «отцовским» крылышком, получая определенный процент от деятельности хирургов. Другое – полагаться на самих себя. Но Святослав Николаевич снова сумел меня убедить. Когда мы все-таки отделились, заработки резко упали, но потом мы научились выплывать. Почти 30 наименований продукции выпускало наше предприятие для нужд МНТК.

    В институт на учебу постоянно приезжали врачи со всей России. Посмотрев, как оперируют в федоровском центре, они с радостью были готовы перенимать опыт. Но для этого требовались соответствующие инструменты и препараты. Федоров (что значит человек, не боявшийся конкуренции!) щедро делился не только знаниями, но и «расходными материалами». Святослав Николаевич требовал, что-бы мы не отказывали коллегам, искали новые мощности. Если раньше все наши изделия уходили внутрь института, то сегодня МНТК потребляет лишь 30–40%…

    Сколько помню, в МНТК всегда было приятно работать. Все сотрудники шли на работу в приподнятом настроении. Сейчас же идешь с опущенной головой, еле-еле. Нет Федорова. И замены ему не будет, это просто нереально. На первом директорском совещании, когда стало известно, что Федоров погиб, встал вопрос о преемнике. Я считаю, что такого руководителя, как Федоров, в МНТК больше не будет. Он был монархом в самом хорошем смысле этого слова, диктатором в хорошем смысле слова. Но диктатуру и монархию сохранить не удастся. Приведи сейчас сюда любого монарха – и он будет не у дел. Мы не получим от него того заряда энергии, что получали от Федорова. Думаю, единственная форма правления, возможная на сегодня в МНТК, – совет директоров, где гендиректор будет фигурой номинативной, выполняющий решения совета. Только так можно сохранить то, что сделал Федоров, не погубить, уж я не говорю о развитии. Хотя бы сохранить его традиции, тот багаж, имидж, что он создал для МНТК. Никто не будет уже думать о самолетах-операционных, время ушло…

    Мне посчастливилось проработать со Святославом Николаевичем долго, с 1969 года. В тот роковой день, когда он улетал в Тамбов, дал мне задание отправиться в Волоколамск, посмотреть, как работает один из местных колхозов. Зачем ему это было надо, как собирался использовать сельский опыт? Мы с коллегами отправились в Волоколамск, а он улетел в Тамбов и не вернулся…

    Самое страшное и тяжелое, что сейчас меня тревожит, – забвение. Второго июня, в день гибели Федорова, почтить его память пришли немногие из сотрудников. Когда народ забывает свою историю и Человека, который был для них всем, – это страшно. Считаю, долг каждого, кто работал со Святославом Николаевичем, если он себя считает федоровцем, не забывать эти дни. Приди в любое время, положи цветы. Почему мы кладем цветы к подножию памятников Толстого, Гоголя, а Учителю, который создал МНТК, куда мы ходим каждый день на работу, – нет? Это страшно и тревожно.

    

    Сергей Багров, Председатель Совета директоров ООО «Микрохирургия глаза»